Неточные совпадения
— Вот он вас проведет в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.) в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «
Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их в комнату присутствия, где стояли одни только широкие кресла и в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I, стоявшая на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми
книгами, сидел один, как солнце, председатель.
Творчество и объективация” и
книга “Экзистенциальная диалектика
божественного и человеческого”.
Более всего я размышлял о смерти и бессмертии, и это вошло существенной частью в мою последнюю
книгу «Диалектика
божественного и человеческого».
Если, с одной стороны, русская народная религиозность связывала
божественный и природный мир, то, с другой стороны, апокрифы,
книги, имевшие огромное влияние, говорили о грядущем приходе Мессии.
Эта незыблемая, непоколебимая вера в то, что истина дана в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя подниматься, не имея под собой твердыни
божественного, не имея благодатной помощи, будучи оставленным и покинутым, от вселенской души отрезанным, определяет характер изложения этой
книги.
«En route» заканчивается словами: «Если бы, — говорит Гюисманс, думая о писателях, которых ему трудно будет не увидеть, — если бы они знали, насколько они ниже последнего из послушников, если бы они могли вообразить себе, насколько
божественное опьянение свинопасов траппистов мне интереснее и ближе всех их разговоров и
книг!
«Бертольд, божиею милостию святыя Майнцкия епархии архиепископ, в Германии архиканцлер и курфирст. Хотя для приобретения человеческого учения чрез
божественное печатания искусство возможно с изобилием и свободнее получать
книги, до разных наук касающиеся, но до сведения нашего дошло, что некоторые люди, побуждаемые суетныя славы или богатства желанием, искусство сие употребляют во зло и данное для научения в житии человеческом обращают на пагубу и злоречие.
— Тогда они устно слышали от него учение, а мы ныне из
книг божественных оное почерпаем: нас, священников, и философии греческой учили, и риторике, и истории церкви христианской, — нам можно разуметь священное писание; а что же их поп и учитель — какое ученье имел? Он — такой же мужик, только плутоватей других!
А труд был один:
книги божественные переписывали.
— Ну, — сказал Иоанн, которого глаза, казалось, уже смыкались, — расскажи о Голубиной
книге. Оно нам, грешным, и лучше будет на ночь что-нибудь
божественное послушать!
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием
божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей
книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей
книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Начал
книги читать церковные — все, что были; читаю — и наполняется сердце моё звоном красоты
божественного слова; жадно пьёт душа сладость его, и открылся в ней источник благодарных слёз. Бывало, приду в церковь раньше всех, встану на колени перед образом Троицы и лью слёзы, легко и покорно, без дум и без молитвы: нечего было просить мне у бога, бескорыстно поклонялся я ему.
Между службами я читала Евангелие, и все понятнее и понятнее мне становилась эта
книга, и трогательнее и проще история этой
божественной жизни, и ужаснее и непроницаемее те глубины чувства и мысли, которые я находила в его учении.
— Вы говорите несообразное: Библия
книга Божественная.
— У хозяина моего много
книг; видишь какие! он говорит, что
божественные. Он мне все читает из них. Я потом тебе покажу; ты мне расскажешь после, что он мне в них все читает?
— Полно-ка ты, Василий Борисыч, со своими «Патериками» и «Прологами». Ведь это
книги не
божественные… Такие ж люди писали, как и мы с тобой, грешные… Читывал я эти
книги — знаю их… Чего-то, чего там не напутано, — сказал Патап Максимыч и потом радушно примолвил: — Ты вот лучше пуншику еще пропусти!.. Никитишна! Сготовь Василью Борисычу хорошенького!
В пучине
Божественного Писания и святоотеческих
книг чрез малое время потопил я былое горе и прежние печали…
Сию убо
книгу «Летописец» написали мы по сте летех после нечестивого и безбожного царя Батыя, уложили собором и предали святей Божией церкви на уверение всем православным христианам, хотящим прочитати или послушати, а не поругатися сему
Божественному писанию.
Нельзя презирать чувственность, — ив ней надо видеть «образ и сияние славы Божией» [Неточная цитата из
книги Премудрости Соломона: «Она (Премудрость = София) есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя» (7:25).], каковым является
божественная София.
Чтение мистических
книг, купленных у Чубалова, и ежечасные беседы с Марьей Ивановной, когда весной гостила она у Смолокуровых, довели до такой восторженности Дуню, что она вероученье хлыстов стала принимать за слова
Божественной истины.
— Стало быть,
книги божественные? — простодушно спросила Дуня.
— На ловца, значит, зверь бежит, — молвил Марко Данилыч. — А какие книги-то…
Божественные одни, аль есть и мирские?
Семь лет Дуне минуло — срок «вдавати отрочат в поучение чести
книг божественного писания». Справив канон, помолясь пророку Науму да бессребреникам Кузьме и Демьяну, Марко Данилыч подал дочке азбуку в золотом переплете и точеную костяную указку с фольговыми завитушками, а затем сам стал показывать ей буквы, заставляя говорить за собой: «аз, буки, веди, глаголь…»
Да, пожалуй, по середам да пятницам скоромничать вздумает, — так разве это в христианском дому можно?» Зато стал покупать дочерям
книги не только
божественные, но и мирские.
Полюбились ей мирские
книги, и стала она скучать
Божественными.
В жизненном источнике этой
книги и этой религиозной философии заложено совершенно исключительное, царственное чувствование человека, религиозное осознание Антропоса как
божественного Лика.
В прекрасной
книге Брамана Чаттерджи «Сокровенная религиозная философия Индии» говорится: «Наше человеческое самосознание сольется с нашим
божественным Ego, которое и есть истинная бессмертная душа человека» (с. 71).
А между тем учение это в его истинном значении было не только ясно выражено в тех, признаваемых церквами
божественным откровением,
книгах евангелия, которое было нераздельно с извращенным учением, но учение это было до такой степени свойственно, родственно душам человеческим, что, несмотря на всё загромождение и извращение учения ложными догматами, наиболее чуткие к истине люди всё чаще и чаще воспринимали учение в его истинном значении и всё яснее и яснее видели противоречие устройства мира с истинным христианским учением.